Генерал-майор в отставке, доктор военно-морских наук,
профессор, действительный член Академии военных наук
Солнышков Юрий Степанович

Решение поступать в военно-морскую спецшколу сформировалось, на первый взгляд, неожиданно. В июле 1940 г., в выходной я со своим отцом слушал по радио доклад народного комиссара военно-морского флота Н.Г. Кузнецова на торжественном собрании по случаю военно-морского флота. Нарком сообщил о создании в стране военно-морских спецшкол, в том числе одной - в Москве. После этого отец сказал мне: "Заканчивай на "отлично" седьмой класс и поступай в спецшколу". Я сразу согласился.
Почему так получилось? Ведь в течение нескольких лет налицо была тяга к медицине. Читал не только научно-популярную литературу в этой области, но даже медицинские справочники. Видимо, повлияла жизнь в портовых городах - Одессе, во Владивостоке, экскурсия в Севастополь, вид жизнерадостных военных моряков на улицах города в белоснежной форме.
Закончить седьмой класс на "отлично" мне не удалось, в свидетельстве были и "хорошо". Поэтому в июне 1941 г. документы нес в спецшколу с большим волнением - примут ли? Желающих поступить было очень много. Вскоре я успешно прошел медицинскую и мандатную комиссии. О том, что принят в спецшколу, узнал, когда уже шла война.
Многие из нас несколько месяцев работали по подготовке бомбоубежищ, оборудовали чердаки домов на случай попадания зажигательных бомб, регулярно дежурили ночью у дома, а во время тревоги - на крыше.
Занятия в спецшколе начались 1 сентября. С особым рвением мы занимались строевой подготовкой, участвовали в оборонительных работах. В октябре мне очень не повезло - простудился и серьезно заболел. В это время спецшкола начала эвакуироваться в Сибирь. Узнал об этом, когда стало немного полегче. Пришел к директору спецшколы - Д.Н. Таптыкову. Он критически оглядел меня и категорически отказался включить в последнюю группу отъезжающих. Наверное, мой болезненный вид внушал ему опасения.
В конце декабря 1941-го поступил работать на авторемонтный завод, сначала учеником, а потом слесарем. В Москве в это время с продуктами было неважно. Однако, несмотря на то, что недалеко от дома размещались кондитерская фабрика и другие "продовольственные" объекты, мысль пойти туда работать не возникала. Хотелось оказывать наиболее ощутимую помощь фронту, которая бы воплощалась в "металле". Работать было трудно, зимой в цехе подчас температура опускалась значительно ниже нуля, случалось обмораживать руки. Дома тоже было очень холодно, спали одетыми. По ночам часто объявляли воздушную тревогу, неподалеку не раз рвались фугасные бомбы.
Наконец наступило долгожданное лето. Я пошел в отдел народного образования с просьбой восстановить меня в спецшколе. На медицинскую комиссию направили в поликлинику ВМФ. Сначала все шло гладко. А вот хирург - строгая женщина - признала меня негодным к военной службе - до нормального веса у меня хватало более 20 килограммов. Вышел я из поликлиники в большом расстройстве. Часа через два вернулся и обратился к начальнику поликлиники с просьбой пересмотреть решение. Он признал причину отказа временно действующей и своей рукой написал в моей медицинской карточке "годен".
Вскоре начались строевые занятия, а потом наступил день, когда с Казанского вокзала на пассажирском поезде нас отправили в Куйбышев. Каким счастьем было для меня снова оказаться в спецшколе - не передать. Мы находились в здании средней школы на ул. Льва Толстого. Занимался я с большим удовольствием. Кстати, успехи в учебе поощрялись по тем временам довольно весомо. Так, при выдаче обмундирования из рук командира роты И.А. Кириллина я получил добротную довоенного производства краснофлотскую шинель и … кожаный ремень с бляхой. Некоторым менее удачливым в учебе доставались брезентовые ремни.
Учебные занятия чередовались с хозяйственными работами, среди которых значительную долю занимала погрузка или разгрузка топлива как для нужд спецшколы, так и по заданию городских властей. Зима выдавалась холодная. Отапливалось здание школы сносно, а вот кормили нас слабовато.
Зимой каждое утро начиналось с прогулки - пробежки. Надо сказать, что бежать по темной и скользкой улице нелегко. Решил начать закаливаться: выскакиваю во двор и обтираюсь снегом. Капитан-лейтенант Эндзелин Герман Янович увидел меня - и, как обычно, с сильным акцентом, произнес: "Ви настоящий марак". Довольный, возвращаясь в ротное помещение, а Эндзелин уже там - приказал построить всех, кто не вышел на прогулку. Он подошел, осмотрел меня с ног до головы и вдруг слышу: "Ви не марак, вы - трапка" - не узнал меня Герман Янович…
Самым радостным в ту зиму был день, когда мы узнали о победе под Сталинградом. Об этом во время утреннего подъема нам сообщил командир взвода лейтенант Тимаев.
Иногда мы ходили в театр. Особенно запомнились спектакли Куйбышевского драматического театра: "Фронт" А. Корнейчука и "Машенька" А. Афиногенова.
В Куйбышеве в то время были сосредоточены большие культурные силы.
Учебный год пролетел быстро. На лето мы перебрались в лагерь, расположенный в очень живописном месте, недалеко от Волги. Утром - пробежка к реке, купание. Днем - изучение стрелкового оружия и миномета, занятия по стрельбе и штыковому бою.
Как-то я попал в число тех, кого отправили в театр для участия в качестве статистов в опере "Кармен". На наши стриженные головы надели парики с кудрявыми черными волосами, а лица слегка загримировали. Хорошая строевая подготовка позволила нам в роли пикадоров действовать согласованно. Не знаю, какое впечатление мы произвели на зрителей, но себе понравились очень.
Однажды пришлось разгружать баржу с горючим сланцем для Жигулевского пивзавода. Тачки мы возили под звуки самых модных в то время мелодий - на корме баржи с упоением играл на аккордеоне Володя Русанов. В награду за выполненную работу каждый из нас получил по огурцу и кружке пива. Устали очень. Поэтому, когда на обратном пути в лагерь раздалась команда: "запевай", сил на песни уже не было. Старшина Кретина скомандовал: "бегом марш", и мы бежали, пока не запели.
После сдачи всех лагерных зачетов удалось съездить в отпуск в Москву дней на десять. Был свидетелем первого во время войны салюта по случаю освобождения нашими войсками Орел и Белгород.
Новый 1943-1944 учебный год мы начали в положении старшей роты, перебрались в другие помещения. Однажды тех, кто был 1925 и 1936 гг. рождения, направили в военкомат для прохождения медкомиссии и постановки на учет. Вскоре товарищей 1925 г. рождения перевели в школу пилотов. Из нашего взвода туда ушел Юлий Борисов, А Борис Фридман стал сапером-фронтовиком и позднее был направлен на фронт.
С отоплением, одеждой и питанием стало хуже. Чаще приходилось выполнять работы по доставке топлива. Обычно задание заключалось в том, чтобы переносить бревна по льду замерзшей Волги с противоположного берега. Накануне ноябрьских праздников нам поручили работу, которую можно было выполнить дня за три. Кто-то предложил собрать денег и найти автомашину, чтобы выполнить её за один день. Так и сделали. Но отдохнуть 7 и 8 ноября нам не удалось. 6 ноября вечером получили срочное задание - идти за Волгу на разгрузку замерзших во льду барж с дровами. Поставленная задача за два праздничных дня была выполнена. Спать пришлось на земле, но никто не заболел. Правда, не обошлось без курьезов. Кто-то во сне залез ногой в тлеющий костер, и у него сгорел ботинок. Пострадавший нашел выход - надел на ногу две брезентовые рукавицы и закрепил их бечевкой.
Среди "спецов" было много незаурядных людей, разнообразные способности которых проявлялись довольно ярко. Если говорить об отличившихся в корабельной службе, то, прежде всего, следует упомянуть о героях: Герое Советского Союза контр-адмирале Льве Жильцове, первым из наших подводников прошедшим подо льдами Северного полюса, и Герое соцтруда Валентине Рыкове - одном из первых командиров атомных подводных лодок.
Нужно назвать имена отличных командиров эскадренных миноносцев: Михаила Копытникова, ныне контр-адмирала, и Юрия Рысса, автора книги "Командир корабля", североморца - командира корабля тихоокеанца Александра Шадрова, бывшего командира катерного тральщика Владимира Рябова, с 1945 г. участвовавшего в боевом тралении на Балтике.
В нашей стране и за рубежом многие помнят директора программы "Время", а потом политического обозревателя ЦТ лауреата Государственной премии СССР Юрия Летунова. Хочется напомнить об инженере-судостроителе лауреате Государственной премии СССР Владимире Илюхине.
С сожалением вспоминаю о рано ушедшем из жизни Славе Менчинском, поэтический дар которого не раскрылся. Очень быстро писал стихи на "злободневные" темы. Одно из таких его сочинений начиналось словами: "Когда б такой любовью страстной любил Тургенев Виардо…". Оно было посвящено событиям, которые происходили с нашим товарищем. Вот его характеристика: "А он спокоен. Незаметно в нем никакой игры страстей. Лишь под влиянием вестей румянец вспыхнет в нем ответный…". Быть может я что-то изменил - у автора было лучше. Но, ничего не поделаешь - пишу по памяти, через 44 года.
Перед новым - 1944 годом заговорили о возвращении спецшколы в Москву. Нам сшили бушлаты, выдали сукно для самостоятельной пошивки брюк. Это, естественно, привело к тому, что у многих брюки оказались значительно шире, чем полагалось. В Москву мы приехали неплохо одетыми. Что нас огорчало - так это отсутствие ленточек на бескозырках.
В здании спецшколы было тепло, питание улучшилось. А вот учиться мы стали немного хуже - нахлынули новые впечатления. Преподаватели повысили требовательность, а мы стали изыскивать способы сохранить оценки на приемлемом уровне, но не за счет улучшения самостоятельной подготовки. Нелегко, например, приходилось нашему преподавателю литературы - Сельме Рубеновне Брахман - молодой интересной женщине, очень мягкой и отзывчивой. Кстати, уже тогда у нее были научные труды по французской литературе.
По воскресным дням в спецшколе иногда устраивали танцевальные вечера, на которые любил заглядывать Г.Я. Эндзелин - сам отличный танцор. Вальс-бостон в его исполнении казался нам шедевром. Однажды он обратил внимание на мои широкие брюки и приказал их ушить. Прошло какое-то время и он снова заметил мой нетронутый "клеш". Произошел такой разговор: "Что я вам приказывал?" Я недоумевал: куда девалась его обычная заботливость? Пришлось признаваться: "Приказывали ушить брюки, товарищ капитан-лейтенант!". "А вы?". "Ушил, товарищ капитан-лейтенант!". "Как ушили?". "Мало ушил?". "Еще ушить!". "Есть еще ушить!". Пришлось на следующий день дома достать бабушкину швейную машину "Зингер" и поработать. Правда, сделать брюки уже 32 сантиметров рука не поднялась.
В первомайский праздник наша рота прошла строем от стадиона Юных пионер до Манежной площади. Улица Горького была полна народу. На нас смотрели со всех балконов, из открытых окон. Чувствовалось, что москвичи соскучились по парадам. Наше прохождение, а мы очень старались пройти красиво, не осталось без внимания кинооператоров. Через несколько дней в кинотеатре "Новости дня" на Тверском бульваре показывали киножурнал, где было и о нас. Многие смотрели его не один раз, пытаясь разглядеть себя, но не всем это удалось. Вскоре Сергей Соловьев, отец которого - Николай Владимирович Соловьев - был фронтовым кинооператором (позднее он сделал цветной фильм о параде Победы), раздобыл кинокадры - некоторые себя обнаружили.
Летом мы узнали о решении создать на базе Московской и Ленинградской спецшкол Ленинградское военно-морское подготовительное училище. После сдачи экзаменов за 9-й класс нас отправили в товарных вагонах со всем имуществом в Ленинград. Поезд шел медленно, и ехали мы не прямым путем.
Здание нашего нового училища - бывшая больница, а до революции - приют, располагалось недалеко от Балтийского вокзала. Это было одной из причин его значительных разрушений - в здание попало много артиллерийских снарядов. Парты и другое прибывшее с нами имущество мы перетащили с вокзала довольно быстро. В отведенных нам кубриках было неуютно. Кое-где в полу зияли огромные дыры и виднелся первый этаж. Меня и ещё человек 10 сразу послали на пивной завод "Красная Бавария" грузить мины.
В клубе однажды ночью обвалился кусок потолка, который упал на чью-то случайно пустовавшую койку. Утром её владелец смотрел на изуродованное железо и мысленно благодарил судьбу.
Из нас сформировали бригады строителей, водопроводчиков, маляров, сантехников. Некоторых отправляли в подсобное хозяйство, на лесозаготовки, на деревообделочный комбинат, где мы делали ящики для взрывчатки.
К концу осени восстановительные работы закончились и мы приступили к занятиям. Однако вскоре наш курс перевели в здание училища имени Фрунзе. Это нас не очень обрадовало, так как там было холодно. В огромном зале спали две роты. Не раз одеяло моего соседа Толи Платонова, лежавшего ближе к окну, к утру покрывалось инеем. В классах приходилось сидеть в шинелях и шапках. Окна были забиты фанерой. А для того, чтобы можно было увидеть, какая за окном погода, кое-где в фанерные листы были вставлены кусочки стекла.
Преподаватели у нас были хорошие: по химии - Нина Васильевна Жукова, по математике - Маринина, литературу блестяще преподавал Полуботко. Я любил этот предмет, но бывали случаи, когда приходил на урок неподготовленным. И именно в такой день он меня вызывал к доске. Удивительное чутье. В результате - "тройка", которую он не давал мне исправить почти до конца четверти. О преподавателе астрономии Горелове, приятном на вид мужчине, ходили разговоры, что он женоненавистник. Мы его позицию не разделяли.
Об отношении преподавателей к нам можно судить по такому примеру. Перед весенними каникулами Н.В. Жукова принесла нам пачку билетов в театр, приобретенных на свои деньги. Мы были очень тронуты, но безвозмездно принять подарок не могли.
С наступлением теплых дней самостоятельно не раз ходили на шлюпке по Неве, Фонтанке и каналам, выходили под парусом в залив. Это все благодаря инициативе Миши Копытникова, который еще в Куйбышеве стал правой рукой боцмана Цисевича, а в Ленинграде сколотил команду, которая отремонтировала шлюпку и спустила её на воду.
Несмотря на жаркое лето, кое-кто из нас не мог избавиться от приобретенных зимой хронических простудных заболеваний. Преобладавшая в нашем рационе каша из неочищенного овса - у нас она проходила под названием "балтийский рис" - не способствовала улучшению самочувствия. Поэтому после сдачи экзаменов на аттестат зрелости я попросил отправить меня в теплые края - в Каспийское училище. Тем более, что командир нашей роты лейтенант Богданов для агитации использовал довольно веский аргумент. "Знаете, какой там компот, - говорил он, - поставишь в стакан ложку - стоит!". Большая часть выпускников, разумеется, без экзаменов по разнарядке была направлена в Ленинградские военно-морские училища, а несколько человек - в Военно-медицинскую академию.
Кратко о том, как сложилась моя дальнейшая судьба. После окончания Каспийского ВВМУ в 1949 г. был назначен помощником командира большого охотника на Балтике. Затем стал помощником, старшим помощником командира и, наконец, командиром эскадренного миноносца. В 1958 г. в период сокращения численности надводных кораблей поступил в адъюнктуру ВВМУ им. Фрунзе, где защитил кандидатскую диссертацию Затем служил в научно-исследовательских институтах. В 1967 г. стал доктором военно-морских наук, а потом - профессором.
На 37 году военной службы сменил морскую форму на общевойсковую, так как мне присвоили звание генерал-майора. Когда мой возраст приблизился к 60-ти, стал подумывать о том, что надо освободить место моему заместителю.
Написал рапорт с просьбой уволить меня в запас. После увольнения пять лет преподавал в одном из институтов повышения квалификации кадров.
Сравнительно недавно стал действительным членом, то есть академиком Академии военных наук, работаю над вопросами выработки управленческих решений. Сейчас пытаюсь проповедовать идеи системной методологии, за которую в начале нашего века ратовал её творец - Александр Александрович Богданов (Малиновский). Работа идет со скрипом, слишком много у нас сторонников соизмерять несоизмеримое.
Выполняю и общественное поручение. Дело в том, что до сих пор курсанты Ленинградского военно-морского подготовительного училища (ЛВМПУ) не являются участниками Великой Отечественной войны. В Германии, которая проиграла нам эту войну, все, кто носил военную форму до мая 1945-го, считаются участниками войны и получают приличную пенсию. В Директиве ДГШ-1 сказано, что в спорных случаях надлежит обращаться в свой главный штаб, что я и сделал. Главный штаб ВМФ признал курсантов ЛВМПУ, образованного летом 1944-го и находящегося в операционной зоне Балтийского флота, участниками ВОВ.
По поручению группы бывших курсантов ЛВМПУ я неоднократно обращался к разным министрам обороны, хотя ответы приходят из бывшего историко-архивного центра или из финансовых органов. Однако никаких финансовых требований мы не выдвигаем. Мы готовы уплатить из своего кармана за те удостоверения, которые получим.
Мне обычно отвечают: дескать, вы не были военнослужащими, поскольку присяги не принимали. Я отвечаю по-одесски, вопросом на вопрос: а как поступили с юнгами? Ведь их даже медалями Ушакова наградили, хотя присяги они тогда не принимали тоже. Все вокруг считали нас военнослужащими. Кроме того, все зависело от начальника училища. Капитан 1 ранга Воронцов получил даже "фитиль" от начальника военно-морских учебных заведений, за то, что обязал принимать присягу лиц, не достигших призывного возраста. Мои сверстники 1926 года рождения были призваны в конце 1943-го. Были у нас и переведенные из Баку от Воронцова, например, Куприянов. Что у него иная судьба?