Книга Воронкова А.А. "Красные казармы" особенно интересна для питомцев УСВУ, потому что очень обстоятельно и ярко показывает их жизнь в училище и после окончания его.
Посвященный суворовцам роман вышел в 2000 году в Благовещенске сравнительно небольшим тиражом - всего 2000 экземпляров. Здесь приводятся несколько отрывков из этой книги. Прочтите их - они помогут вам еще раз вспомнить волнующие страницы своей суворовской юности.
Стремление к чему-то доброму, светлому, справедливому - это у Цыганкова с детства. Однажды, когда он еще ходил под стол пешком, его спросили, кем он хочет стать. Революционером! - не моргнув, ответил Ленька. Почему? А я хочу чтобы кругом справедливость была. Отец тогда похвалил его за эти слова, но матери сказал другое. Дескать, трудно их сыну придется в жизни, коль в самом деле захочет жить по справедливости. Жизнь, к сожалению, не предполагает справедливого начала, и это показала история. Выходит, их сыну придется постоянно драться с ветряными мельницами. Ужасно!
А ведь так и вышло - Цыганков всю свою жизнь, считай, воюет с этими самыми ветряками. С детства это пошло. Любопытно, что он даже помнит свой первый в жизни справедливый протест. Это было в детском садике. Однажды, посчитав действия своей любимой воспитательницы Анны Семеновны несправедливыми, он с каким-то недетским пронзительным вызовом бросил ей в лицо: "Ты нехорошая, ты любишь мамсиков и подлиз!" Сказал и убежал в слезах. Взрослый бы человек в этом случае вместо слова "нехорошая" придумал другое, например, "несправедливая" или что-то в этом роде. "Вы несправедливая, Анна Семеновна, вы любите подхалимов и стукачей" - так, видимо, прозвучал бы этот протест. Но Леньке еще не хватало словарного запаса, и он ограничивался тем, что у него было.
А вот в тринадцать, на втором году учебы в суворовском, Цыганков уже мог сказать по-другому. "Товарищ майор, вы защищаете подлецов и доносчиков! А еще фронтовик..." - заявил он однажды своему офицеру-воспитателю майору Тарасюте, возмущенный тем, что тот, по его мнению, покровительствует сексотам и подхалимам и создает тем самым некую привилегированную прослойку в их учебном отделении.
Конечно же, всем этим подхалимам и стукачам просто так не сходило с рук - пацаны постоянно устраивали им "темные", но Леньке хотелось не только физически наказать несправедливость - у него была потребность и в моральном удовлетворении. Потому и высказал в лицо Тарасюте крамолу.
И что же? Естественно, старик Тарасюта его наказал: объявил "три наряда вне очереди". Так и пришлось Леньке вместо выхода в город три воскресенья подряд драить в туалете унитазы. Но затем случилось невероятное: не прошло и полгода, как майор назначил Цыганкова своим заместителем. Построив как-то взвод, он подал команду "смирно" и неожиданно произнес:
- Суворовец Цыганков! Выйти из строя на два шага!
У Леньки трепыхнуло от неожиданности сердце: что я там еще натворил? Так бывает даже у взрослых: любой вызов к начальнику заставляет человека лихорадочно перебирать в памяти все последние события, дабы понять, не числится ли за ним каких-нибудь грешков.
Дело происходило в вестибюле казармы, где паркет по традиции блестел словно новая копейка - ночью дневальные надраили. Ленька стоял во втором ряду и впередистоящему однокашнику пришлось, как это положено по строевому уставу, дать ему коридор для выхода.
Печатая шаг, Ленька вышел из строя и, повернувшись через левое плечо, встал лицом к товарищам. Он был бледен и в глазах его был испуг.
Тарасюта приложил руку к козырьку.
- Суворовец Цыганков! Назначаю вас старшим первого учебного отделения вместо выбывшего из училища по болезни суворовца Лучкова! - торжественно произнес он.
Лицо Леньки из бледного моментально превратилось в пунцовое. От неожиданности он вначале захлопал глазами, а затем со страхом покосился на Тарасюту - не шутит ли? Но тот был вполне серьезен, поэтому Цыганкову ничего не оставалось, как чужим от волнения голосом воскликнуть: "Есть!"
-Думаю, вы, суворовец Цыганков, справитесь, - пожав Леньке руку и поздравив его назначением, сказал старый хохол, как обычно, произнося букву "г" в его фамилии на малороссийский лад. - А вы, товарищи, - это он уже обращался к стриженным "под нулевку" головам, - обязаны выполнять все требования своего старшего. Всем понятно?
-Так точно! - нестройно отчеканили пацаны. Они были не меньше Леньки удивлены происшедшим. Как же так! - думали они. Да ведь Цыган, считай, первый разгильдяй во взводе... Он и дисциплину нарушает, и со старшими пререкается... И что это Тарасюте взбрело в голову?..
Но дело было сделано: Ленька приобрел новый для себя "социальный" статус и с этим нужно было всем мириться. Цыганков торжествующе посмотрел на своих товарищей, затем обвел взглядом тех, кого считал подхалимами и сексотами. Таковых, по правде говоря, во взводе было немного, но они все же были, и Леньке очень хотелось понять, какое впечатление произвел на них его служебный взлет. Те стояли ни живы не мертвы.
"Победа справедливости над несправедливостью! Победа справедливости над..." -радостно думал Ленька. Какое это было для него счастье! Нет, радовало и вызывало в нем волну восторга в большей мере не то, что он стал старшим учебного взвода, а то, что Тарасюта переборол в себе собственный эгоизм и отошел от практики, когда он приближал к себе только тех, кто перед ним заискивал. Может, причиной было именно то, что на него подействовал Ленькин укор? Ведь это он, Цыган, уколол его в прошлый раз этим "фронтовиком". "А еще фронтовик..." - бросил он в лицо старику. Видимо, тот не забыл эти слова, позже, уже став взрослым и вспоминая этот случай, думал Цыганков. Видимо, долго мучился, прежде чем принять решение таким вот образом защитить свое имя фронтовика. Ведь что в ту пору это имя означало? Фронтовик - значит, честный, добрый, справедливый человек. Защитник всех униженных и оскорбленных. Фронтовик ни в коем случае не мог быть подлецом, иначе он рисковал потерять уважение людей. Тогда фронтовиков было еще много, поэтому и добра было больше, с ностальгией вспоминает Цыганков.
Кешка Роговский тогда первым из пацанов поздравил Леньку с назначением. Молоток, Цыган, сказал он. Теперь сексоты сопли-то утрут.
Кешка Роговский... Прежде Леонид не мог произносить это имя без улыбки. Слишком много светлого, слишком много веселого и чудного было связано с ним. Но на этот раз все было иначе - он вдруг почувствовал свою вину перед Кешкой. В чем причина? Он силился понять, но не мог. Тогда он принялся что-то вспоминать...
Леониду Кешка сейчас почему-то представился таким, каким он его увидел впервые -маленьким и конопатым - страшно потешным. У него были такие уши, что даже большая форменная фуражка не могла их спрятать - они торчали из-под нее, как два лопуха. Припомнились и Кешкины слабости, которые были плоть от плоти его детдомовских привычек. Со временем ему удалось от них избавиться, но тогда, в первые годы пребывания в училище, он был еще все тем же детдомовцем, а потому, по старой склонности даже подворовывал у своих товарищей. То марки у кого-нибудь стащит (а тогда они все поголовно увлекались коллекционированием), то ночью чьи-то карманы очистит...
Короче, было это у него. А тут случилось, что Кешка попался. Однажды, когда их рота находилась в классах на самоподготовке, он отпросился у Тарасюты в туалет. Ленька, каким-то шестым чувством почуяв неладное, немного погодя выскочил из класса вслед за Роговским. Он не обманулся в своих ожиданиях. Спустившись на цыпочках со второго этажа, где находились классы, Цыганков тихо прокрался по коридору к спальням. Заглянул в одну, в другую - никого. А вот в третьей... Не зная, что за ним следят, Кешка лихорадочно шарил то под матрасами, то под подушками, то заглядывал в загашники, которые пацаны устраивали под паркетом и в тумбочках - в так называемом втором дне. Он вытаскивал оттуда сухари, конфеты, осколки кускового сахара и все это "тырил" у себя за пазухой.
- Кешка! Ну и гад же ты... - не имея больше сил наблюдать за подобной наглостью, воскликнул Ленька.
Кешка тут же рухнул задницей на пол. Маленький, лопоухий, жалкий, он сидел на надраенном до блеска золотистом паркете и, часто моргая, с ужасом смотрел на Цыгана.
- Цыган, прости... Я не хотел... Ленька вспыхнул.
- Эх ты, батю своего фронтовика позоришь... Героя Советского Союза! Прыщ ты зеленый, вот ты кто! - возмущенно говорил Ленька, пытаясь как можно больнее уколоть Кешку.
- Цыган, дорогой!.. Не закладывай меня, слышь? Не закладывай! Меня пацаны убьют... Начальство из училища выгонит... Слышь, Цыган? - дрожащим голосом верещал Кешка, а из его глаз уже ручьем бежали слезы.
Эх, знать бы тогда Леньке, что никакого Героя Советского Союза полковника Роговского и в помине нет, - может, простил бы он Кешку, может, учитывая его детдомовское происхождение, сделал бы ему снисхождение, но ведь он-то думал, что тот был из благополучной семьи, что у него, как тот сам говорил, "всего дома навалом"... А Кешка даже в роковую минуту не нашел в себе силы признаться в своем детдомовском прошлом, в том, что своего папу Героя он просто придумал, что он вообще постоянно все про себя врал. Да, конечно, в глубине души Леньке было жалко Роговского - тот был добрым и веселым малым, но он еще больше жалел других пацанов, тех, у которых крал Роговский, - многие из них были сиротами, кто-то был из неполных семей - тогда ежегодно тысячи фронтовиков умирали от полученных на войне ран. А разве можно, думал старшой, обижать таких людей? Да нет же, нельзя! Плохо это! Не по-человечески. А этот гад последнее у ребят ворует...
Кешку пацаны били недолго, что в таких случаях бывает редко. А все потому, что их возмутил поступок Цыгана: как старший учебного отделения он счел своим долгом доложить о случившемся майору Тарасюте, а это у кадетов было "за падло". Таков здесь закон, который запрещает "закладывать" своих товарищей. И вот он, результат: когда Тарасюта, поставив Кешку перед строем, объявлял ему выговор, Цыган вдруг увидел обращенные на него колючие и ненавидящие взгляды своих товарищей. И позже пацаны вели себя так, будто бы дерьма наелись. Такими Ленька никогда еще не видел своих пацанов. При встрече с ним иные из них демонстративно морщили физиономии, показывая тем самым, что их воротит от одного только его вида.
Это потрясло Леньку. Как же так! - подумал он. Ведь он же вора поймал - радоваться надо. Но пацаны не радовались. Они объявили Цыгану бойкот. Целую неделю не разговаривали с ним и делали все возможное, чтобы не выполнять его приказы. Ленька злился и на себя, и на товарищей и не знал, что ему делать. Решил обратиться за помощью к своему лучшему другу Валерке Замятину. Помоги, дескать, успокоить пацанов. Валерка пожимает плечами: как? А ты поговори с ребятами, скажи, что Цыган сожалеет о своем поступке, - пусть только больше не бузят.
- Но как я их уговорю? - спрашивает Валерка. - Ты же ведь предал ребят. Выслужиться решил...
Ох уж это слово "выслужиться"! Оно было вечным укором и приговором одновременно. Чуть что: ага, выслужиться решил перед начальством! И все, и приговор. Ленька тоже боялся этого приговора - ъсамого страшного на свете.
- Да не хотел я выслужиться, слышишь?! - растерянно воскликнул Цыганков. - Ведь я же старший отделения - ну, как вы не можете понять? Я ваш командир! А командир не имеет права покрывать разгильдяев. Нужно по уставу жить... По закону. А мы все пытаемся обойти законы. А если бы маршал Жуков вот также поступал? Что бы тогда с нашей армией стало?
Ленька задыхался от волнения. Он не знал, как убедить Валерку, как убедить других пацанов, что он был прав в этой ситуации. Даже к авторитету любимого всеми маршала Жукова ему пришлось прибегнуть. А Жукова ребята любили и уважали. От взрослых знали, что это именно он, маршал, привел нашу страну к Победе в Великой Отечественной. Это же говорили и их офицеры-воспитатели, эти славные фронтовики, для которых Жуков был олицетворением истинного военного духа, той высокой личностью, которые входят в историю, как народные герои, спасители своей страны. Такими личностями, и об этом знал каждый суворовец, ранее были для России Кузьма Минин и Дмитрий Пожарский, Генералиссимус Суворов, фельд-маршал Кутузов, адмиралы Ушаков и Нахимов... Но вот что интересно: если об этих героях можно было говорить вслух, то о Жукове офицеры всегда упоминали с некоторой опаской, с оглядкой, что ли. Почему? Этого пацаны понять тогда не могли. Уже позже они узнают, что во всем была виновата политика: Жукова после войны не миловали. Вначале он попал в опалу к диктатору Сталину, который, сознавая, что у маршала очень высокий авторитет в народе, боялся, что тот захочет отобрать у него власть; затем, после смерти Сталина, Жукова преследовали амбиции нового руководителя государства Хрущева. У того не было авторитета в народе, и он, как и его предшественник, тоже пытались потушить у соотечественников интерес и любовь к маршалу. Даже специальная политика в плане дискредитации Жукова проводилась в стране. И то, что в суворовских училищах о маршале все говорили полушепотом, являлось отголоском той самой политики. И все же каждый военный в душе воспринимал Жукова как главного Героя последней войны.

...Кадеты умирают стоя. Эти слова, сказанные кем-то когда-то, врезались в память Цыганкову на всю жизнь. С годами он понял, что слова эти были всего лишь бравадой, этакой романтической рисовкой. Нет, кадеты, как выяснилось, умирают всяк по-своему. Миша Новиков, например, этот добрейший парень и лучший артист ротного драмкружка просто утонул. Ему было тогда лет 16. Его нашли под дебаркадером в Амурске. Говорили, нырнул неудачно. Но кто-то предположил, что его просто убили.
Последним суворовцем, кого хоронил Леонид, был Гена Полтавцев. У него был рак, и он умер на больничной койке. Умирал, рассказывала потом его жена, с улыбкой на губах. Ничего, мол, не плачь. Всем когда-то суждено умереть, такова уж наша человеческая доля.
Мужественным человеком был Гена. Он знал, что у него рак, но впадать в отчаяние не стал, а отнесся ко всему философски. Перед смертью он написал довольно оригинальное завещание, которое большое походило на юмористический рассказ Жванецкого. В этом завещании он просил прощения у жены за то, что принес ей массу хлопот в связи с не запланированными на ближайшие годы похоронами. Ведь, чтобы похоронить его, нужны бьши деньги, а у Гены отродясь их не было. Вот Полтавцев и составил список людей, которые, по его мнению, должны были материально помочь его жене. Пусть только откажут, - говорил он в завещании, - ты тогда, дескать предъявил им счет за амортизацию моей квартиры. Ведь сколько, дьяволы, они там водки за все эти годы выпили. Дома-то жены, которые пить не дают, а здесь свобода. Здесь гостеприимный Гена и его самая либеральная жена.