До начала празднования 70-летнего юбилея со дня открытия Санкт-Петербургского (Ленинградского) СВУ осталось 105 дней.

...Кончился послеобеденный отдых. В классе собрались малыши-приготовишки. Они чинно сидят за партами, хотя каждого так к подмывает вскочить, побегать по комнате.
повозиться с приятелем. Но рамки воинской дисциплины уже начинают действовать на них. Еще несколько дней на зад ребята были незнакомы друг с другом, а нынче многие уже подружились.
В класс входит офицер-воспитатель. Все вскакивают I дежурный, смущаясь, срывающимся голосом докладывает о готовности классного отделения к занятиям. Офицер командует "Вольно!", садится за стол, раскрывает классный журнал. Он уже знает многих своих питомцев в лицо и по имени, но продолжает знакомиться.
- Итак, -  обращается  он к суворовцам,  - вы  теперь
не просто мальчики, а  будущие военные люди, поэтому как
только я  назову чью-то фамилию,   он должен   встать,   принять стойку "Смирно", громко ответить "Я!" и назвать свою фамилию и имя.  Понятно?
В ответ раздается нестройное: "Да-а!", "Поня-а-атно" "Ага-а!". Офицер прерывает крики:
- Отставить разговоры!     На   вопрос  старшего   следует
отвечать "Так точно!" или  "Никак нет!".  Понятно?
- Так точно!  - во всю  мочь грянули  ребята.
- Ну вот,  совсем другое дело, -  улыбнулся офицер и,
взяв в руки  классный  журнал, начал  перекличку:
- Суворовец  Балабичев...
Шустрый паренек вскочил из-за парты, вытянулся в струнку и отчеканил:
- Я! Балабичев  Александр!
- Так уж громко кричать не стоит, мы же не в лесу, -
улыбнулся офицер. - Если ли у вас родители, кто они, где
живут?
- Так точно! Мама работает в  колхозе,  а отец... - голос  мальчика дрогнул, -  а папа   погиб на фронте...
Один за другим поднимались вызываемые мальчики и рассказывали свои очень похожие истории. Офицер внимательно выслушивал каждого и делал пометки в своем блокноте. Он обвел взглядом весь класс: вот сидят они - его питомцы, его дети, с которыми ему предстоит прожить несколько лет, стать для них отцом и матерью, другом и наставником, старшим товарищем и руководителем на жизненном пути. А они такие разные не только по внешнему виду, но и по характеру, по душевному складу. Десятки глаз глядят сейчас на него с вниманием и настороженностью, голубые и черные, серые и карие, лукавые и серьезные, веселые и грустные. Сколько довелось повидать им на своем коротком веку такого, чего бы и взрослым не надо видеть...
- Шошиашвили!..
- Я! Шошиашвили   Элгуджа...   - На офицера  смотрят черные, как спелая вишня, глаза. Смотрят с тревогой и ожиданием.   Но  на  вопросы  воспитателя  мальчик не   отвечает,
растерянно  оглядывается на  своего соседа.     Рядом   с ним поднимается  такой же чернявый суворовец:
- Товарищ старший лейтенант,   - говорит  он,   - Шошиашвили грузин, он из  горного села, по-русски знает плохо еще.  Его  мама пропал  на  фронте...
- Мама?!   - удивился офицер.
- Ой, нет, -  воскликнул    мальчик,   -   "мама"  по-грузински это "отец", папа.
В классе  смущенно  прыснули.
- Да, его  мама,  отец, потерялся  на войне,  а   его  дэда - мать умер недавно... Элгуджа  был в  детский дом и  оттуда  пришел суда... - закончил рассказ товарищ  Элгуджи.
А сам   Шошиашвили  стоял   около   парты,  повернув   голову
к окну, его черные глаза-вишни  блестели, полные слез, и в горле клокотал  плач.   Все ребята   в   классе затихли,  сочувствуя товарищу.
А после, в оставшиеся до начала учебного года дни, все ребята дружно и старательно помогали Элгудже осваивать русский язык и к 1 декабря мальчик вполне сносно обращался к офицерам и старшинам, без переводчика объяснялся с товарищами.
Многие не только помогали своим нерусским товарищам, но и сами учились у них их языку. Гена Кирсанов в короткое время довольно сносно освоил армянский, все мы хорошо научились... ругаться по-армянски, по-грузински, а украинскую "мову" многие считали своим вторым родным языком. А когда в училище прибыла группа мальчишек из Югославии, все мы бросились помогать им и сами учились сербскому...